Неточные совпадения
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по
звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это
было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна
могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
Она молча пристально смотрела на него, стоя посреди комнаты. Он взглянул на нее, на мгновенье нахмурился и продолжал читать письмо. Она повернулась и медленно пошла из комнаты. Он еще
мог вернуть ее, но она дошла до двери, он всё молчал, и слышен
был только
звук шуршания перевертываемого листа бумаги.
Степан Аркадьич
мог быть спокоен, когда он думал о жене,
мог надеяться, что всё образуется, по выражению Матвея, и
мог спокойно читать газету и
пить кофе; но когда он увидал ее измученное, страдальческое лицо, услыхал этот
звук голоса, покорный судьбе и отчаянный, ему захватило дыхание, что-то подступило к горлу, и глаза его заблестели слезами.
Ничего, казалось, не
было необыкновенного в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение
было в каждом
звуке, в каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила это! Тут
была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему, в которую он не
мог не верить и которая душила его счастьем.
Высокой страсти не имея
Для
звуков жизни не щадить,
Не
мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И
был глубокий эконом,
То
есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не
могИ земли отдавал в залог.
— Расстригут меня — пойду работать на завод стекла, займусь изобретением стеклянного инструмента. Семь лет недоумеваю: почему стекло не употребляется в музыке? Прислушивались вы зимой, в метельные ночи, когда не спится, как стекла в окнах
поют? Я,
может быть, тысячу ночей слушал это пение и дошел до мысли, что именно стекло, а не медь, не дерево должно дать нам совершенную музыку. Все музыкальные инструменты надобно из стекла делать, тогда и получим рай
звуков. Обязательно займусь этим.
«Здесь все это
было бы лишним, даже — фальшивым, — решил он. — Никакая иная толпа ни при каких иных условиях не
могла бы создать вот этого молчания и вместе с ним такого
звука, который все зачеркивает, стирает, шлифует все шероховатости».
Невозможно
было бы представить, что десятки тысяч людей
могут молчать так торжественно, а они молчали, и вздохи, шепоты их стирались шлифующим
звуком шагов по камням мостовой.
Именно это чувство слышал Клим в густых
звуках красивого голоса, видел на лице, побледневшем,
может быть, от стыда или страха, и в расширенных глазах.
Вот шмель жужжит около цветка и вползает в его чашечку; вот мухи кучей лепятся около выступившей капли сока на трещине липы; вот птица где-то в чаще давно все повторяет один и тот же
звук,
может быть, зовет другую.
Вдруг… слабый крик… невнятный стон
Как бы из замка слышит он.
То
был ли сон воображенья,
Иль плач совы, иль зверя вой,
Иль пытки стон, иль
звук иной —
Но только своего волненья
Преодолеть не
мог старик
И на протяжный слабый крик
Другим ответствовал — тем криком,
Которым он в веселье диком
Поля сраженья оглашал,
Когда с Забелой, с Гамалеем,
И — с ним… и с этим Кочубеем
Он в бранном пламени скакал.
Почем знать,
может быть, она полюбила до смерти… фасон его платья, парижский пробор волос, его французский выговор, именно французский, в котором она не понимала ни
звука, тот романс, который он
спел за фортепьяно, полюбила нечто никогда не виданное и не слыханное (а он
был очень красив собою), и уж заодно полюбила, прямо до изнеможения, всего его, с фасонами и романсами.
В деревнях по улице бродят лошади: они или заигрывают с нашими лошадьми, или, испуганные
звуком колокольчиков, мчатся что
есть мочи, вместе с рыжим поросенком, в сторону.
Вы думаете,
может быть, что это робкое и ленивое ползанье наших яликов и лодок по сонным водам прудов и озер с дамами, при
звуках музыки и т. п.?
Машинально ступил он в сад:
может быть, ему что померещилось,
может, услыхал какой-нибудь
звук, но, глянув налево, увидал отворенное окно у барина, пустое уже окошко, никто уже из него не выглядывал.
…Я ждал ее больше получаса… Все
было тихо в доме, я
мог слышать оханье и кашель старика, его медленный говор, передвиганье какого-то стола… Хмельной слуга приготовлял, посвистывая, на залавке в передней свою постель, выругался и через минуту захрапел… Тяжелая ступня горничной, выходившей из спальной,
была последним
звуком… Потом тишина, стон больного и опять тишина… вдруг шелест, скрыпнул пол, легкие шаги — и белая блуза мелькнула в дверях…
Я проснулся. Ставни как раз открывались, комнату заливал свет солнца, а
звук залпа объяснялся падением железного засова ставни. И я не
мог поверить, что весь мой долгий сон с поисками, неудачами, приключениями, улегся в те несколько секунд, которые
были нужны горничной, чтобы открыть снаружи ставню…
А Григорий Иванович молчал. Черные очки его смотрели прямо в стену дома, в окно, в лицо встречного; насквозь прокрашенная рука тихонько поглаживала широкую бороду, губы его
были плотно сжаты. Я часто видел его, но никогда не слыхал ни
звука из этих сомкнутых уст, и молчание старика мучительно давило меня. Я не
мог подойти к нему, никогда не подходил, а напротив, завидя его, бежал домой и говорил бабушке...
За свободу религиозной совести
могли бороться в эпоху английской реформации индепенденты, для них религиозная совесть не
была пустым
звуком.
Я никогда не
мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного дерева; в этом падении
есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины,
звуки становятся глуше, больнее… еще удар, последний: дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною, на несколько мгновений как будто задумается, куда упасть, и, наконец, начнет склоняться на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет на землю!..
Мне случалось много раз подходить близко к дереву, на котором находилось гнездо с голубятами, даже влезать на него, и голубь с голубкой не бросались на меня, как болотные кулики, не отводили в сторону, прикидываясь, что не
могут летать, как то делают утки и тетеревиные курочки, — голуби перелетывали робко с дерева на дерево, тоскливо повертываясь, подвигаясь или переступая вдоль по сучку, на котором сидели, беспрестанно меняя место и приближаясь к человеку по мере его приближения к детям; едва
были слышны какие-то тихие, грустные, ропотные, прерывающиеся
звуки, не похожие на их обыкновенное воркованье.
По
звуку ли этого колокола, по тому ли, как тянул ветер, или еще по каким-то,
может быть и ему самому неизвестным, признакам Петр чувствовал, что где-то в той стороне, за монастырем, местность внезапно обрывается,
быть может над берегом речки, за которой далеко раскинулась равнина, с неопределенными, трудноуловимыми
звуками тихой жизни.
— Нет, — задумчиво ответил старик, — ничего бы не вышло. Впрочем, я думаю, что вообще на известной душевной глубине впечатления от цветов и от
звуков откладываются уже, как однородные. Мы говорим: он видит все в розовом свете. Это значит, что человек настроен радостно. То же настроение
может быть вызвано известным сочетанием
звуков. Вообще
звуки и цвета являются символами одинаковых душевных движений.
Затем вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный внутренний свет озарил его душу. Это мгновение продолжалось,
может быть, полсекунды; но он, однако же, ясно и сознательно помнил начало, самый первый
звук своего страшного вопля, который вырвался из груди его сам собой и который никакою силой он не
мог бы остановить. Затем сознание его угасло мгновенно, и наступил полный мрак.
Аглая покраснела.
Может быть, ей вдруг показалось ужасно странно и невероятно, что она сидит теперь с этою женщиной, в доме «этой женщины» и нуждается в ее ответе. При первых
звуках голоса Настасьи Филипповны как бы содрогание прошло по ее телу. Всё это, конечно, очень хорошо заметила «эта женщина».
Карачунский издал неопределенный
звук и опять засвистал. Штамм сидел уже битых часа три и молчал самым возмутительным образом. Его присутствие всегда раздражало Карачунского и доводило до молчаливого бешенства. Если бы он
мог, то завтра же выгнал бы и Штамма, и этого молокососа Оникова, как людей, совершенно ему ненужных, но навязанных сильными покровителями. У Оникова
были сильные связи в горном мире, а Штамм явился прямо от Мансветова, которому приходился даже какой-то родней.
Дед замолчал и уныло
Голову свесил на грудь.
— Мало ли, друг мой, что
было!..
Лучше пойдем отдохнуть. —
Отдых недолог у деда —
Жить он не
мог без труда:
Гряды копал до обеда,
Переплетал иногда;
Вечером шилом, иголкой
Что-нибудь бойко тачал,
Песней печальной и долгой
Дедушка труд сокращал.
Внук не проронит ни
звука,
Не отойдет от стола:
Новой загадкой для внука
Дедова песня
была…
Что скажут об этом космополиты! Что подумают те чистые сердцем, которые, говоря об отечестве, не
могут воздержаться, чтобы не произнести:"Да
будет забвенна десница моя, ежели забуду тебя, Иерусалиме!"Как глубоко поражены
будут те пламенные юноши, которых еще в школе напитывали высокими примерами Регулов и Муциев Сцевол, которые еще в колыбели засыпали под сладкие
звуки псалма:"На реках вавилонских, тамо седохом и плакахом"?!
Целый час он
был беспокоен, об чем-то все тосковал, силился сделать какой-то знак охолоделыми руками своими и потом опять начинал просить жалобно, хриплым, глухим голосом; но слова его
были одни бессвязные
звуки, и я опять ничего понять не
могла.
Ты хочешь единения с народом? — прекрасно! выбирай проказу, ложись в навоз,
ешь хлеб, сдобренный лебедой, надевай рваный пониток и жги книгу. Но не труби в трубу, не заражай воздуха запахом трубных огрехов! Трубные
звуки могут только раздражать, а с таким непочатым организмом, как народ, дело кончается не раздражениями, а представлением доказательств.
И все это
звуки коренные, свежие, родившиеся на место, где-нибудь в глубине Бретани или Оверни (
быть может, поэтому-то они так и нравятся детям), и оттуда перенесенные на улицы всемирной столицы.
Младший не отвечал ни слова. Вопрос брата показался ему сомнением в его честности. Досада на самого себя, стыд в поступке, который
мог подавать такие подозрения, и оскорбление от брата, которого он так любил, произвели в его впечатлительной натуре такое сильное, болезненное чувство, что он ничего не отвечал, чувствуя, что не в состоянии
будет удержаться от слезливых
звуков, которые подступали ему к горлу. Он взял не глядя деньги и пошел к товарищам.
Навстречу попадутся вам,
может быть, из церкви похороны какого-нибудь офицера, с розовым гробом и музыкой и развевающимися хоругвями; до слуха вашего долетят,
может быть,
звуки стрельбы с бастионов, но это не наведет вас на прежние мысли; похороны покажутся вам весьма красивым воинственным зрелищем,
звуки — весьма красивыми воинственными
звуками, и вы не соедините ни с этим зрелищем, ни с этими
звуками мысли ясной, перенесенной на себя, о страданиях и смерти, как вы это сделали на перевязочном пункте.
Напрасно вы
будете искать хоть на одном лице следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости; — ничего этого нет: вы видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом, так что,
может быть, вы упрекнете себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятия о геройстве защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам, описаниям и вида, и
звуков с Северной стороны.
— Отчего? Что же, — начал он потом, —
может разрушить этот мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда
будем одни, станем удаляться от других; что нам до них за дело? и что за дело им до нас? нас не вспомнят, забудут, и тогда нас не потревожат и слухи о горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь, в саду, никакой
звук не тревожит этой торжественной тишины…
Я любил этот шум, говор, хохотню по аудиториям; любил во время лекции, сидя на задней лавке, при равномерном
звуке голоса профессора мечтать о чем-нибудь и наблюдать товарищей; любил иногда с кем-нибудь сбегать к Матерну
выпить водки и закусить и, зная, что за это
могут распечь, после профессора, робко скрипнув дверью, войти в аудиторию; любил участвовать в проделке, когда курс на курс с хохотом толпился в коридоре.
— Разве это возможно и благородно! — снова прикрикнул на него Егор Егорыч. — Вы забываете, что она,
может быть, дочь какого-нибудь небольшого необразованного чиновника, а потому в семье своей и посреди знакомых
звука, вероятно, не слыхала, что взятки — мерзость и дело непозволительное!
А Людмиле тотчас же пришло в голову, что неужели же Ченцов
может умереть, когда она сердито подумает об нем? О, в таком случае Людмила решилась никогда не сердиться на него в мыслях за его поступок с нею… Сусанна ничего не думала и только безусловно верила тому, что говорил Егор Егорыч; но адмиральша — это немножко даже и смешно — ни
звука не поняла из слов Марфина,
может быть, потому, что очень
была утомлена физически и умственно.
Был он из тех, которые никогда не
могли разбогатеть и поправиться и которые у нас брались сторожить майданы, простаивая по целым ночам в сенях на морозе, прислушиваясь к каждому
звуку на дворе на случай плац-майора, и брали за это по пяти копеек серебром чуть не за всю ночь, а в случае просмотра теряли все и отвечали спиной.
Странные слова, незнакомые имена надоедливо запоминались, щекотали язык, хотелось ежеминутно повторять их —
может быть, в
звуках откроется смысл?
Повторяю: каждый из нас
был искренно предан своему скромному, среднему делу, и ежели в этой преданности можно
было отыскать что-нибудь предосудительное, то разве только то, что мы не шутя
были убеждены, что наше «дело»
может развиваться полегоньку, без трубных
звуков, без оглушений, а тем более без сквернословия.
Играл не один оркестр, а два, три,
может быть, больше, так как иногда наступало толкущееся на месте смешение
звуков, где только барабан знал, что ему делать.
Не то, чтоб ему
было страшно, но он чувствовал, что другому на его месте
могло быть страшно, и, с особенным напряжением вглядываясь в туманный, сырой лес, вслушиваясь в редкие слабые
звуки, перехватывал ружье и испытывал приятное и новое для него чувство.
— Семен Иванович, на что вы так исключительны?
Есть нежные организации, для которых нет полного счастия на земле, которые самоотверженно готовы отдать все, но не
могут отдать печальный
звук, лежащий на дне их сердца, —
звук, который ежеминутно готов сделаться… Надобно
быть погрубее для того, чтоб
быть посчастливее; мне это часто приходит в голову; посмотрите, как невозмущаемо счастливы, например, птицы, звери, оттого что они меньше нас понимают.
Литвинов взглянул на Ирину. Глаза ее блестели странным блеском, а щеки и губы мертвенно белели сквозь частую сетку вуаля. В выражении ее лица, в самом
звуке ее порывистого шепота
было что то до того неотразимо скорбное, молящее… Литвинов не
мог притворяться долее.
Оченно это все
может случиться, потому… вот смолой откуда-то запахло и
пел кто-то диким голосом и
звук струнный или трубный, что ли…
Я невольно скольжу взором по первому ряду. Но одна Ермолова овладела всем моим вниманием. У Федотовой горят глаза. Недвижная ни одним мускулом лица,
может быть, думая только о своей красоте, красуется Рено, сверкая бриллиантовой брошкой… А рядом с ней Ермолова, в темно-сером платье, боится пропустить каждый
звук.
Очевидно,
звуки на фортепиано нарочно для того, чтобы заглушить их слова, поцелуи,
может быть.
— Да, точно
поют! Но это совсем не похоронный
напев… напротив… мне кажется… — Рославлев не
мог кончить: невольный трепет пробежал по всем его членам. Так, он не ошибается… до его слуха долетели
звуки и слова, не оставляющие никакого сомнения… — Боже мой! — вскричал он, — это венчальный обряд… на кладбище… в полночь!.. Итак, Шурлов говорил правду… Несчастная! что она делает!..
Я делал усилие вслушаться, но не
мог: чтение
было для меня только
звуками, монотонными и разрозненными, и мое внимание отмечало семинарскую интонацию чтеца.